Как уколы булавкой: расизм в повседневной жизни
Как уколы булавкой: расизм в повседневной жизни
Повседневная жизнь течёт более или менее привычно. Всё повседневное под контролем. Здесь всё известно, знакомо и надёжно, а возможно, даже предвидимо; это рутина, это ежедневный распорядок, течение самой жизни. Для большинства людей всё это предсказуемо, они находят в повседневной жизни стабильность, а возможно, опору. Это все те вещи, которые вносят в наш стремительный мир ясность и предсказуемость, а иногда, возможно, даже наскучивают; это всё, что спокойно и привычно, а может быть, даже однообразно. Наверно, многие именно так бы описали свою повседневность. И жить так — это настоящая привилегия.
Опрошенные нами женщины не располагают такой привилегией. Их повседневная жизнь — это череда изнурительных испытаний. Для них обычная жизнь наполнена ситуациями, которые делают её непредсказуемой и угрожающей. Из той жизни, которую другие считают повседневной, их то и дело выдёргивают расистские комментарии и оскорбления. Исследование показывает, что мигранты и беженцы (и те, кто происходит из их семей) в Мекленбурге-Передней Померании вынуждены справляться с проявлениями враждебности и угрозами в повседневной жизни. Опрошенные женщины рассказывают о ситуациях, когда они без труда справлялись с повседневными делами и вдруг в мгновение ока всё резко менялось.
Идёшь по улице, везде снег, всё удивительно красиво, все высыпали на улицу и фотографируются. Повсюду лишь улыбающиеся лица, а потом ты слышишь, как сзади кто-то говорит: «Смотри, вот чурки».
Те, кто порождают расизм, именно так добиваются, чтобы пострадавшие всегда страдали от чувства незащищённости. Такая стратегия очень эффективна. Опрошенные женщины убедительно описывают, как они из-за этого ощущают себя крайне скованными в повседневной жизни. Они рассказывают о многочисленных способах получения угроз, которые не дают им находиться в местах общего пользования.
Для них этот страх — часть повседневной жизни, и они почти незаметно включают его в свой план действий на день. Куда я пойду за продуктами? На какой остановке я выйду? На какой детской площадке могут играть мои дети? Привести детей на площадку, пойти за покупками, сделать другие дела — для них всё это превращается в угрозу. Те, кто порождают расизм, используют оскорбления и угрозы и тем самым порождают окружение, полное страха и опасности. Вот что рассказывает одна мать об особенно опасном случае:
Был прекрасный солнечный день. Дети играли в футбол. Потом пришла группа юнцов, старше моих детей. Сразу же начали угрожать маленьким: «Убирайтесь отсюда, чёртовы иностранцы. Убирайтесь к себе на родину, здесь вам нечего делать, вы нам тут не нужны». Вначале мои дети ничего не рассказывали об этом случае. На следующий день они снова пошли играть в футбол. На этот раз было ещё хуже. Они хотели просто поиграть, а их стали преследовать на автомобиле. Чуть их не переехали! Эти молодчики целый час ездили за ними на машине: они убегали, а те всё время ехали за ними! Мои дети вернулись домой чуть не в обмороке, они больше не могли этого вынести, от страха они не могли выговорить ни слова.
Другие женщины из Мекленбурга-Передней Померании, которые носят хиджаб, сообщают, что их открыто осмеивали или оскорбляли. Также они сообщают, что лишь изредка могут принимать участие в общественной жизни без того, чтобы им выносили оценки или их оскорбляли. Кроме того, они рассказывают, что их окликали, оплёвывали и унижали расистскими вопросами. Они не могут передвигаться без трудностей: повседневная жизнь превратилась для них в сущий ад.
Социальное отчуждение и изоляция от общества вызывают серьёзный стресс. Помимо откровенных расистских оскорблений и угроз, неотъемлемыми спутниками жизни опрошенных женщин стали отказы и отвержения. Эти женщины сообщают, что иногда их игнорируют, когда они спрашивают о чём-то или когда у них есть вопросы. Многие рассказывают, что в повседневной жизни в Мекленбурге-Передней Померании их неизбежно делают «другими, чужими». Они ощущают, что не принадлежат к большинству и исключены из социального окружения, как бы сильно они сами ни старались. Завести с кем-то дружбу или знакомство — это превращается для них в невероятно трудную задачу. Из-за постоянной изоляции возникает социальное отчуждение. Оно разрушает доверие и укореняет их чуждость.
Результаты интервью показывают, что преодоление этого отчуждения даётся пострадавшим очень нелегко. Все усилия, необходимые для этого, ложатся на плечи одних лишь женщин: они вынуждены постоянно выносить себя на суд публики, оправдывать, объяснять свои намерения и защищать себя. Их повседневная жизнь подчинена одной задаче: найти способы и подходы, которые позволят как-то с этим жить. Жить с неизбежностью того, что им просто здесь не место, или жить, приспосабливаясь сверх меры, чтобы не выделяться и не раздражать других.
Я живу здесь уже много лет, и сейчас у меня такой же акцент, как и был. Мне не удалось от него избавиться. И мне на него всё время указывают. Как сильно я ни стараюсь, мне здесь будет не место. Никогда.
Расизм в повседневной жизни — это как мелкие, но непредвиденные и неожиданные уколы булавкой, оставляющие раны на всю жизнь. Так сформулировала это одна из наших собеседниц. Это акты микроагрессии, которыми пострадавших всё время атакуют в повседневной жизни: краткие, повсеместные унижения в общении и в поведении, содержащие намеренные или ненамеренные, уничижающие или расистские оскорбления, причём они всегда могут остаться незамеченными и недооцененными. Опасность этих «булавочных уколов» состоит в том, что их трудно распознать и они часто остаются вне поля зрения не только для их исполнителя, но и для пострадавших.
Границы (не)выразимого: языковой барьер
Границы (не)выразимого: языковой барьер
Миграционные процессы тесно связаны с речью и языками. Когда люди покидают свою родину навсегда или на какое-то время и начинают строить новую жизнь за её пределами, их речь меняется.
Причины и случаи повседневной речевой практики всегда многообразны. Возможности и решения, имевшие место в жизни человека, записываются в различных структурах и формируются под влиянием общественных условий. Многие из тех, кто отправляется в путешествие за границу, вынуждены вести повседневную жизнь и свои дела на новом языке. Женщины, принявшие участие в исследовании, сообщают о разнообразных причинах миграции для них самих либо для их семей, и каждая из этих причин порождает различные речевые ситуации. Однако всех этих женщин объединяет стремление быть частью сообщества, быть признанными как личности и как члены общества, в том числе и посредством языка.
Многоязычие: (вновь) тема для будущего?
Большинство женщин, принявших участие в интервью, выросли в многоязычной среде и привыкли к этому, а также сами владеют несколькими языками и (или) диалектами. Дети и подростки Мекленбурга-Передней Померании, чьи родители, бабушки или дедушки родились не в Германии, обычно воспитываются в многоязычной среде. Как рассказывают наши собеседницы о своих детстве и юности, проведённых в многоязычной среде в Мекленбурге-Передней Померании, они чётко разделяют языки, которыми пользуются в семейном кругу и в общественных делах.
Женщины сообщают, что сталкиваются с насмешками, презрительными взглядами, дискриминацией и насилием, когда в общественных местах говорят на языках, отличных от немецкого. Они привыкают, находясь на людях, говорить только на немецком — ради самозащиты и защиты своих детей и родственников. Многие, кто владеет несколькими языками, стараются улучшить свой уровень владения немецким, чтобы выглядеть приспособившимися в обществе других, а это включает и должное владение языком.
Поэтому и у меня есть такое ощущение. И да, я недавно спрашивала об этом и у мамы, ведь здесь она была типичной сверхприспособившейся полькой, а это довольно обычно для поляков, живущих в Германии. Хотя, например, с нами она всегда говорила по-польски. Так что она не скрывала. Но это правда, что есть такие семьи, которые старались говорить только на немецком. Так что мы действительно выросли двуязычными. Мама часто говорила с нами по-польски, и для неё всегда было важно, чтобы мы знали этот язык. Но у меня было ощущение, что ей было очень важно то, как мы выглядим в глазах окружающих.
В рассказах женщин то и дело повторяются сообщения о том, как их дети пользуются своим многоязычием в повседневной жизни и как они общаются с родителями.
Когда я нахожусь на детской площадке и говорю с другими родителями по-немецки, то поворачиваюсь к своему ребёнку и говорю с ним так же. А потом — не худший вариант, но всё равно печально, — когда я была со своим ребёнком в раздевалке в яслях и сказала ему что-то по-русски, тогда он очень тихо ответил мне по-немецки: «Мама, тебя другие не понимают. Говори по-немецки». И да, это исходило от него. Мне стало грустно. И я знаю, что, к примеру, моя мама... рассказывала мне, как она однажды играла с ним же, с моим ребёнком, и тут другая женщина сказала ей, чтобы она говорила с ним по-немецки.
Семьи стараются быть такими, чтобы их считали приспособившимися, чтобы они соответствовали нормальным ожиданиям немцев, и стараются действовать на людях именно так. Многие женщины считают, что всё время оспаривать существующие представления о норме — это себя не стоит, даже в мире рабочих будней. Некоторые решают не пользоваться возможностью говорить на своём родном языке в рабочей обстановке.
Если высказываться и отстаивать свою точку зрения в рамках работы, пользуясь арабским, дари, фарси, русским, польским, румынским, венгерским или греческим, то реакции окружающих на многоязычие, согласно рассказам этих женщин, могут быть непростыми и конфликтными. Женщины рассказывают о таких ситуациях, когда их расистским образом оскорбляли или ущемляли потому, что они говорили на своём родном языке. Чтобы защитить себя от этого на работе, многие женщины решают пользоваться родным языком только в частном общении.
Кроме того, когда я звонила по телефону и говорила на венгерском, иногда мою речь называли «тайным языком». И да. Тогда со мной просто не общались на равных. Например, другие работницы, немки, имели право подсчитывать выручку уже через пару недель. Я же проработала здесь два года, и мне никогда этого не разрешали. Ни разу.
Многих жительниц Мекленбурга-Передней Померании объединяет общий опыт: полная зависимость и ограниченность в своей повседневной жизни по причине использования своего первоначального языка. Такие случаи могут приводить к дискриминации, отчуждению и психологическим кризисам, которые, если ими не заниматься (не обсуждать их, не обращаться за психосоциальной консультацией, а при необходимости — за медицинской помощью), могут иметь далеко идущие последствия.
Когда в школе не хватает слов: речевая практика и успехи в официальном образовании
Некоторыеженщины сообщают, что учителя в начальной школе не считали их способными посещать гимназию по причине языкового барьера. Многим девочкам не давали рекомендацию в гимназию, и это тормозило их прогресс. Многие женщины с благодарностью вспоминают отдельных людей — часто своих матерей и двоюродных сестёр, — которые часто поддерживали их в обучении даже тогда, когда остальные в их окружении не верили в них.
Думаю, на самом деле я более всего обязана своей матери. Она одна ратовала, например, за то, чтобы я пошла в гимназию. Тогда все были поражены, а мама думала так: «Ну разумеется, она пойдёт в гимназию, как же иначе?» А когда я рассказывали об этом кому-нибудь в начальной школе, то родители смеялись надо мной. Немецкий я в чём-то знала не так уж хорошо. А возможно, просто потому, что они знали мою маму и она тоже не очень хорошо владела немецким, поэтому всё проходило под девизом: «У неё никогда не ». Так вот, если кто-то не очень большой мастер в чём-то одном, прежде всего в языке, то на него часто вешают такой ярлыктаким образом, будто у него не очень высокий IQ.
Из рассказов наших собеседниц следует, что для большинства из них школа была не тем местом, где можно говорить о своём опыте столкновения с расизмом. Во многих историях они упоминают свой более ранний опыт взаимодействия со школой и переосмысливают то, что они думали о расизме, когда были детьми или подростками:
Например, как я теперь понимаю, в школе я не сталкивалась с расизмо Понятия не имею, может быть, я просто стёрла какие-то вещи из своей памяти. Может быть, это и хорошо. Но тогда такие темы просто не обсуждались. Это тоже не очень хорошо. То есть мы никогда не говорили ни о расизме, ни о моём происхождении. Просто никогда не поднимали эти темы. Всё было устроено так, будто я действительно часть коллектива, но как-то настолько странно, что это уже тоже было плохо. Так что я тоже получила подобный опыт в кругу своих друзей-мигрантов, которые тоже выросли здесь, в Шверине, и получила его в таком же возрасте: временами мы просто не поднимали тему нашей идентичности, а некоторые мальчики даже давали себе самим немецкие имена. И до сих пор я говорю ссо своими друзьями по-немецки только потому, что мы не говорили по-арабски между собой. И всякое такое. Так что и это тоже было нехорошо.
Школьники-мигранты не поднимают в разговорах тему своего происхождения и принадлежности к тем или иным группам, и для них это ощущается как пробел. Если их учителя и одноклассники не относятся к ним уважительно и заинтересованно, то этим школьникам трудно принимать предложения присоединиться к таким группам, даже когда есть возможность.
В ответ на (не)обсуждение своей идентичности и принадлежности к тем или иным группам, а также на расизм и дискриминацию дети и подростки-мигранты вырабатывают всевозможные подходы. В школе они даже умалчивают о своём этническом происхождении, дают себе «немецкие имена» и пользуются общим для них иностранным языком только между собой, чтобы быть как все — и «не выделяться».
Да, именно так, но я думаю, что к третьему классу это развилось до такой степени, особенно у детей... Иногда так бывает всё время: когда обдумаешь некоторые вещи, то дальше дела пойдут довольно быстро. Мама тоже так говорила: что долго-долго молчишь, почти ничего говоришь, а в один прекрасный день тебя словно прорывает, изо дня в день, и так до сих пор.
Некоторые женщины сообщают о проблемах в школе по причине трудностей с языком: им не хватало слов, чтобы подружиться с кем-то; им вспоминались прошлые трудности в обучении, которые иногда имели место годы назад. Многие женщины, которые получали образование или просто учились, рассказывают, что повседневная обстановка в школе была конфликтной: они испытывали на себе исключение из общества, отказы
В этом реальная школа сильно отличалась от гимназии, а потому было гораздо труднее. Они этого не У меня до сих пор проблемы с немецким, поскольку я едва на нём говорю. В школе у меня совсем нет друзей. Я вообще редко открываю рот, а поэтому... ведь чтобы учить язык, нужно много говорить, а поэтому у меня и сейчас много проблем в школе. Но меня много раз ругали последними словами, которые даже нельзя говорить вслух.
Среди «проблем», обозначенных здесь, есть факты расистских оскорблений и надругательств, которые в дальнейшем игнорировались или по которым учителя не проводили работу. Кроме того, женщины сообщают, что их недостаточное владение немецким языком воспринималось как их недостаток или ущербность в целом. Они рассказывают, что в школе их считали неспособными выполнять обычные повседневные действия или даже отказывали им в умственных способностях.
Невидимые стены: дискриминация в учреждениях
Невидимые стены: дискриминация в учреждениях
В рассказах женщин то и дело встречаются сообщения о неравном обращении с ними в официальных и государственных органах. Доказано, что мигрантам (или лицам из семей мигрантов), в том числе и в Мекленбурге-Передней Померании, труднее найти жильё, быть принятыми на работу или быть зачисленными в учебное заведение. Дело в том, что они сталкиваются не только с лицами, которые поддерживают дискриминационные практики, но и с административными структурами, где создают условия для таких практик или даже поощряют их.
Женщины из Мекленбурга-Передней Померании сообщают, что они, несмотря на свою высокую квалификацию, готовы выполнять неквалифицированную работу, чтобы получить статус трудоустроенных. Другие располагают ресурсами и, даже если они уже получили образование и прошли подготовку по первой профессии у себя на родине, начинают учиться в Мекленбурге-Передней Померании вновь, часто в совсем другой области. Такие женщины не только де-факто лишаются своего диплома об образовании и профессионального опыта в Германии, но и по причине своей принадлежности к мигрантам становятся деклассированными, поскольку оказываются в худшем социоэкономическом положении, чем у себя на родине.
Я высокообразованная женщина. Я училась, сдала три экзамена на уровень владения языком, а мне приходится работать посудомойщицей в гостинице.
Когда речь идёт о структурах, где практикуется дискриминация и социальная изоляция (а таких много в нашем обществе), зачастую трудно бывает сказать, что испытывают люди, на которых в обществе навешивают ярлык «других» или «чужих», или с чем им приходится сталкиваться. Также и женщины-мигранты сталкиваются далеко не с нейтральным обращением в административных органах. Им и без того приходится иметь дело с многочисленными случаями дискриминации в повседневной жизни, а в дискриминирующих структурах это только усугубляется. Женщины просто не могут не обращаться в многочисленные и разнообразные учреждения и органы, особенно если у них в семьях есть дети.
Вообще-то мне здесь было неплохо, то есть в начале. Хотя расизм всегда был проблемой. Однако для меня дела пошли хуже, когда я начала носить платок. После этого мне пришлось пережить многое. Люди прямо на улице оскорбляли меня — это стало частью повседневной жизни. А сейчас у меня есть трудности, потому что летом мне предстоит получить диплом. И я до сих пор не нашла, где мне дальше получать образование, потому что мне везде отказывают из-за моего платка. Или же ничего не говорят. Когда я прохожу собеседование о приёме на работу, на меня смотрят так странно, что я смущаюсь.
Женщины рассказывают и о том, что их исключают из участия в рынке жилья. Они сталкиваются с расистскими комментариями и дискриминацией по причине их фамилий или статуса матери-одиночки. И здесь расизм обретает большой размах: женщины сообщают, что уже сам страх перед подачей заявления очень силён, к тому же его постоянно подкрепляют. Они сталкиваются с расистскими стереотипами о (приписываемом им) происхождении и с отсутствием прозрачности при распределении жилплощади. Если затем имеет место дискриминация по другим признакам, например по отношению к матерям-одиночкам, то поиск жилья превращается в непроходимый квест.
Итак, я мать-одиночка. Это значит, что я ищу квартиру для себя и своего сына. В Ростоке, крупнейшем городе этого региона, с моей фамилией это почти что невозможно. У меня есть официальная работа, я зарабатываю. Но на свободном рынке у меня нет шансов. ...В телефонных разговорах я вынуждена, например, объяснять, откуда у меня такое имя. И тогда я обычно не попадаю даже на просмотр квартиры. Или же меня приглашают на просмотр, и вдруг — квартиру уже сняли.
Самые шокирующие явления наблюдались в области здравоохранения. Пострадавшие женщины сообщают о колоссальных переживаниях вследствие социального исключения и дискриминации Это начинается с приписывания женщинам черт по расистским соображениям. Женщины рассказывают, что медицинский персонал не признавал за ними способности говорить по-немецки на основании одной только их фамилии. Для некоторых женщин это приводило к тому, что они не получали всей необходимой медицинской помощи и консультаций у врачей. Даже в случае заболевания, когда женщины уязвимы, а значит, нуждаются в помощи, они не защищены от того, чтобы подвергаться расистским угрозам:
Когда я была беременна, мне нужно было приезжать в больницу много раз. Со мной в палате лежала одна немка. Потом в палату зашла одна медсестра. Она совсем недавно вернулась из отпуска, и я её ещё не знала. Я лежала в постели с надетым платком, а она думала, что я не понимаю по-немецки. И тут она поворачивается к той немке и говорит: «Может быть, мне поместить вас в другую палату, чтобы избавить вас от её присутствия?»... Это было ужасно.
Наконец, женщинам-переселенцам, не имеющим немецкого гражданства, отказывают в избирательном праве, и поэтому они не представлены в политических организациях, которые играют в роль в наведении порядка в структурах, где имеет место дискриминация. Если рассмотреть конституцию Мекленбурга-Передней Померании, то станет ясно, что в ней нет чётких положений о представительстве переселенцев. Местные положения закона предусматривают наличие рекомендательных советов и комитетов, которые выполняют только консультативные функции. Особенно трудно пострадавшим распознавать дискриминацию и расизм, имеющие место в стенах учреждений, и ещё труднее говорить о них. Часто дискриминация происходит по причине неподобающего поведения отдельных лиц, но в то же время изменить такие структуры, где она имеет место, отдельные людимогут лишь отчасти.
И потом ты это всё же замечаешь: неважно, чем ты занимаешься, где работаешь, почему-то этого совершенно недостаточно. А потом всё время приходится выпрашивать... Естественно, я везде добивалась своих льгот. Всё можно выпросить, но это происходит так: я должна бегать по учреждениям, бегать в школу, всё всем рассказывать начистоту. И в итоге это очень надоедает, хотя всё вроде выглядит логично. Но да, в любом случае я бы сказала, что это было очень утомительно.
Из описанных происшествий видно, что дискриминация пронизывает различные уровни, а приписывание мигрантам различных черт имеет свою динамику. Всё это насущные вопросы, которые необходимо решать, чтобы жить: как мне поступить в учебное заведение, если я хочу носить платок? Как получить правильные советы в центре трудоустройства? Как мне обеспечить, чтобы в яслях, куда ходит мой ребёнок, уважительно относились к людям с различным цветом кожи? Как мне получить квартиру, если я мать-одиночка? Как получить рекомендацию в гимназию для своих детей? Как добиться, чтобы меня услышали в органах местного самоуправления?
